Именно сейчас: Не беспокойся, не злись, уважай родителей, учителей и старших, честно зарабатывай себе на жизнь, относись с благодарностью ко всему живому!


Рэйки, душа и тело » Новости » Новые люди в разделе "Известные горожане"

Новые люди в разделе "Известные горожане"

Отрывки из книги Александра Николаевича Ионова "Колокольчики души".

 

Родина детства

 

Это много или мало…

Мостик ветхий, ветер шалый.

К речке той бегу бывало

Искупаться, освежиться.

Это было или снится!? 

Вот и тропка за углом. 

Здесь стоял когда-то дом!  

Это много или мало…

Вдоль оврага вырастало

И крапивы, и ромашки.

Там играли мы в пятнашки. 

Это много или мало…

За деревнею дорога. 

В поле и еще куда-то вдаль. 

Это было так немного. 

Мало детства, очень жаль…

Это много или мало…

Тех годов, которых стало.

Нет, не много. 

Но не мало

 

 

Моя Молитва

 

Воздену руки к небесам!

Быть может, мало я просил.

В какой молитве быть.

Пока я не на лоне…

Какой святой по сердцу мил?

Кому душой в поклоне?

Быть может, много я просил.

Нытьем своим излишним…

Теперь у Господа не мил.

Ему виднее свыше…

И вот последнее к нему:

Дай старости пристойной.

Тебя я до конца приму.

Тебя я полностью пойму.

И голову склоню достойно!

 

Смотрю, любуясь

 

Сон! Я видел сон!

 Ах, дивный сон!! 

Я был влюблён…

Девица молодая 

Меня зовёт и манит.

Невольно сердце ранит.

Стоит и ждёт. 

Открыта ликом.

Её глаза лучисты. 

И сновиденье мигом 

Былую память чистит.

И та девица молодая

Рукой по русым волосам

Себя огладила легонько

Ручьём заговорила тонким.

Меня в объятья призывая, 

Одежды лёгкие снимает,

Зовёт и манит. 

Глаза влажны и влечны.

Я к ней в доверии, беспечно следую,

Безвольно повинуюсь.

Нет. Не смотрю!

 Скорей любуюсь!!

Глаза слезливые блеснули. 

Сердечко трепетно  кольнуло.

Стыдливо обнажилась грудь… 

Нет. Не заснуть!

 И всё же СОН!! Я вновь влюблён.

Нет, не смотрю. Я ей любуюсь.

Природному соблазну повинуясь.

Приобнял нежно, но не страстно.

Дыхание ещё подвластно.

Но в поцелуе задохнулись.

И всё ж смотрю, как на зарю.

Небесный свет в глазах.

Игривая улыбка на губах.

Изгибы бёдер, плеч

Способны страсть навлечь…

Сей облик нежен, мил. 

Такую раньше я любил.

Тихонечко любуюсь. 

Целую нежно и тепло.

Как околдован, повинуюсь.

Сознанье сладким запеклось. 

Душевной негой растеклось. 

И вот усталость опустилась

К ногам пристывшим.

Как наяву. Мы еле дышим…

И всё ж приснилось!?

Быть может вещий сон!? 

Иль я как в юности влюблён?

И пусть он вновь приснится. 

И пусть я очаруюсь.

Не стану я смотреть. 

 

Я просто полюбуюсь…

   

 Колокольчики души

 

…В синем небе, колокольнями проколотом,

– медный колокол, медный колокол. 

То ль возрадовался, то ли осерчал…

Купола в России кроют чистым золотом,

– чтобы чаще Господь замечал.

                                        В.Высоцкий

 

     Бомм-м-м…! Бом…мм! Дили-бомм… 

     Дили-дили – бооооом…м!

     Перезвон колоколов возникает всегда как-то неожиданно. Ранее мною мальцом в деревне в повисшей утренней тиши или того же вечернего затишья он воспринимался намного более таинственнее и загадочнее.

И утренние, и вечерние часы какие-то умиротворенные, безмятежные. И надо же быть такому свойству звона – не ушами слышно, а грудно. Гудят в тебе «бомы», а «дили-дини» по душе пробегают. Как тот ангелочек босичком. И сразу и томно, и радостно. И лишь когда перезвон удаляется в небытие последним гулом торжества, в тебе зарождается покой от всего происшедшего в сознании твоем. Идешь, говоришь неспешно и несешь в себе вселившуюся грусть от нахлынувших воспоминаний при колокольных «бомах». Чудны дела твои, Господи! 

     И ещё в сознании звон колокола ассоциируется с бедой. С лихолетьем в Отечественную войну, о которой наслышан с измальства по всей жизни. С пожарами, жуть которых приходилось наблюдать воочию. Или с теми далекими нашествиями на Родину. Из прочитанного, рассказанного и увиденного в фильмах наших, славящих дух народа нашего. Так и стоит перед глазами русская рать, поднятая на защиту земли нашей тем тревожным «бомом» колоколов.

     Но не вся тоска мытарится в душе. Поскольку мелодичный перезвон динь-дилинь-дон ласкает слух. От него по лицу глуповато-счастливая улыбка. И ты как-то взбодрен и готов жить дальше. Готов творить и создавать. Радоваться и смеяться. Строить планы. Осуществлять мечты. Дышать полноценной грудью, в которой звенят и звенят колокольчики души, перемежаясь с лучиками тепла, исходящего из синевы небесной.

     Утренний перезвон в храмах сподвигает нас на принятие светлого дня. Вечерний же звон, всем известно, «наводит на думы» после праведного дня. Как тяжкий вздох для облегчения человеческой души.

Наверное, пообщавшись с батюшкой на тему колокольного звона, можно почерпнуть куда более правильное восприятие и обоснование. Наверное, и другому люду, более верующему, есть что трактовать о колоколах.

     Но те мои ощущения из детства почти не изменились. Есть все-таки некая загадочность и таинство в звоне колоколов. Этакое заворожение звоном.

     И ещё. По жизни мне приходилось встречаться и с другим перезвоном, работая матросом на промысловых судах. Колокол – рында также свят на судне. И содержится при идеале. При всей нынешней технике, локаторах и радарах, рында до сих пор «служит» на судах и кораблях. Её перезвон в тумане по-над морем обособлен предупреждающе-печальным бомом. Представить сложно – услышать надо. Тревожно-оповещающий звон при беде, аврале слышен далеко и никак не оставит тебя равнодушным на те призывы. Её блямкание при «склянках» на вахте также ритуально.

     Пусть у некоторых не создастся впечатления, де вот я бьюсь-расшибаюсь бесталанным своим лбом, моля и прося небеса и Всевышнего. Вера моя досталась мне от бабушек моих, верящих искренне. Они веровали тихо и спокойно. Без нынешней показухи, помпезности и фанатизма. Церкви, соборы, храмы, монастыри любятся мне своей основательностью, необыкновенным зодчеством и величием. Нет, я не стою службу по причине нездоровья, но свечи затепляю в поминальные дни и православные праздники. И молитвы мои кратки и скромны. Да и грешен не менее, как и вы все… Вторюсь, возможно, но нельзя человеку без веры. Никак нельзя. И главная вера в тебе самом. И  храм-то в нас же самих. А колокольчик-то!? Да есть, есть он у меня. И звучит он не только в душе, а и по созданной семейной традиции диллибомит он при всяком желанном человеке, входящем в наш дом.

     БОМ!! Бом! Дили – бооом… Дили-дили-лили-боооом…

 

Ушедшее родство

 

…Откройте двери, люди, я ваш брат,

Ведь я ни в чём, ни в чём не виноват…

                               Ю.Цейтлин

 

     Брат Валерка. Он был и не был… Он успел побыть…

     Я давно собирался о нем рассказать. Расскажу со слабой надеждой хоть на что-то… Расскажу в память о нем, напрягая свою детскую память.

     Его звали Валеркой. Не знаю, почему так – отец мой что-то говорил про фронтового друга. Брат был четвертым в семье. В нашем небольшом доме в Мортах к потолку была подвешена зыбка, и в ней кто-то постоянно пищал. Наша старенькая баба Паша давала ему жеваную тряпочку, и в покрытой вязаным кружевом зыбке затихало. Взбивая одной рукой какую-то болтушку, а другой покачивая эту колыбельку, баба приговаривала успокоительно: «Щь-щь…щь-щьи-и…» Вот и все, что я из детства помню о брате Валерке.

     Позднее я слышал о нем разное. Одни родственники говорили, что он заболел и вскорости умер. Воспаление легких – простудили малыша. По другим рассказам братишку отдали на время какой-то женщине для вскармливания грудью. Видимо, трудно было выжить без материнского молока. Позднее, якобы, эта женщина умоляла отца оставить ей братишку. Далее, по слухам отца, уговаривали отдать Валерку вообще в чужую семью для усыновления. Но что-то там не сложилось. Еще говорили, что его определили в детский дом в городе Казани, а потом его усыновила какая-то семья. Через время якобы братишка помер, поскольку был очень слаб здоровьем. Вроде как отец сам ездил на похороны или может только на его могилку.

     В то время я был очень мал, чтобы как-то осмыслить это все. Да и с последующей сменой матерей я не очень-то задавался вопросами о том или ином родстве. Где-то в старших классах я поинтересовался относительно братишки у отца. 

     – Заболел и умер… – уклончиво ответил он. 

Ни слова не сказал о детском доме. При новых матерях какое-то «табу» было наложено на разговоры о брате Валерке. В юности мне казалось, что все специально запутывали, говоря о нем, хотя, непонятно, зачем и кому это надобно было. После армии я вновь попытался выяснить о братишке, но никто из семьи меня, к сожалению, не поддержал. Чаще звучало: 

     – А зачем? 

     – Как же, ведь родство,  – пытался обосновать я.

Моя старшая сестра, несомненно, знает куда больше меня. Мы с ней обсуждали вопрос о судьбе Валерки. Но редко. Она ранимый человек, и для нее это очень личное, связанное со смертью родной матери при родах братишки… 

     – Пора бы забыть это всё, – говорила она уклончиво и с тихой болью. 

Более об этом я не заговаривал. Наша родная тетя, единственная, кто помнит те события, предлагала поискать брата через телепередачу. 

     Я считаю, что время ушло. Но сидит во мне это ушедшее родство…

     И еще о нем. Говорили – партия корила отца за детдом, поскольку отец мой был руководящим партийным работником. В жизни всякое бывает. Порой тот или иной семейный вопрос по-другому, видимо, нельзя было решить. Не спешите осуждать отца в том времени. Уже, будучи взрослым, мне не раз приходилось смотреть телепередачу о детях, воспитанных в детских домах при нерадивых родителях. Здесь совсем другой случай. Есть, конечно, и обыкновенные домыслы, есть и свойственное мальчишечье воображение.

     После смерти отца я, втайне от остальных родных, посылал запрос в город Казань, но ответа не получил. Ездил я и в город Елабугу. Там, в архивах, получил только копию о смерти своей родной матери. О Валерке сведений не было. Где и как он был зарегистрирован – непонятно. Еще позднее, уже бывая в городе Казани, я все же побывал в некоторых детских домах, но никаких сведений не нашел. Намеревался хоть где-то и хоть что-то выяснить о брате, но постоянно откладывая, так и не осуществил задуманное. Наверное, я оправдываю себя… 

     Ушло время. Ушло и родство…

     Известно, что дети до семи лет являются ангелами. Это здесь, при жизни на земле. Ушедшие из жизни в этом раннем возрасте являются ангелами на небесах. Если верить моей четвертой матери, вспомнившей некоторые эпизоды, мой брат Валерка умер в возрасте приблизительно четырех лет. Он тоже ныне ангелочком на небесах. Рановато он обрел крылья…

     Конечно же, это горькая утрата для родителей. Но по тем временам, полагаю, никто особо-то и не горевал. Жизнь и скорая смерть тогда в многодетных семьях были обычными. И еще об одном ангелочке.

     Моя третья мама Тамара, как я уже рассказывал, умерла тоже при родах. Не выжил и ее малыш. Мальчишку, помнится, успели назвать Виталькой. Гробик в похоронной машине я тоже помню… И его тоже особо-то никто не оплакивал, по сути не родившегося… И он тоже мне был бы родным братом по отцу, как и ныне живущий брат Володя от второй матери. 

     И опять же к Валерке. Утверждение, что он умер буквально двухмесячным от воспаления легких, является некоей легендой для нас, тогда несмышленышей. Да и для других сторонних, дабы избежать домыслов и огласки, поскольку Валерка был отдан на воспитание другим. И если брат выжил, то вряд ли остался под нашей фамилией, поскольку был усыновлен. Если он и похоронен, то, думаю, тоже под другой фамилией.

     Позднее в старом отцовском альбоме я наткнулся на фото брата Валерки. Он - в детском Казанском доме на маленьком велосипедике. Улыбающийся и в ладной матроске того времени. Вот, жил же! Жил, но вдали от нашей семьи. Вот такое путаное родство…

     Из справки. Родился Валерка 23 октября 1953 года. Родина – село Морты Елабужского района. Девичья фамилия нашей мамы – Борисова. Она была родом из деревни Мурзиха. По отчеству братишка был Николаевич. Варианты фамилии – Исаев, Ионов. Наша семья переехала в город Чистополь летом 1954 года. 

     Когда мы заводим свои семьи, уезжаем из родного дома, то постепенно привыкаем к тому, что у каждого теперь своя семья. А ведь семья – это и родители, и сестры, и, конечно же, братья. И в той зыбке-колыбельке, должно быть, улюлюкивали нас всех… Образы ангелочков, запечатленные в скульптурах ранних эпох и в древних полотнах, остаются таковыми и в наше время. Мне затруднительно сказать и определить – успели ли у тогдашнего ангела Витальки появиться крылья… Наверное, да. Поскольку, упорхнул и этот братишка.

 

     В память о Валерке я регулярно и давно оказываю посильную помощь детскому дому в нашем городе, не важно, будь то вещи или продукты. И на душе как-то покойнее и легче...

 

Малоростик

 

Дело не в величии, 

иначе бы осел обогнал зайца…

 

     Мы все хотим вырасти да поскорей… Особенно в детстве, а в юности так еще особенней. Чего там душой кривить – маленький человек вроде как ущербный, ну недоразвитый что ли, более бесправный. А как звучит: «малой еще», «сопляк», «сосунок»? Согласитесь – унизительно, а уж в подростковой поре так и оскорбительно. И хотим мы скорее повзрослеть не умом, а ростом.

     Вот и я росточком не вышел. Признаюсь, в начальных классах вынашивал планы быстрого роста. Висел на перекладине до хруста в суставах и немения кистей. Подпрыгивал постоянно, где ни попадя. Бедноватые, надо сказать, методы. Девочки в мою сторону ну никак не смотрели… И очень уж я переживал. Домашним вроде как наплевать. Обидно! «Ты в дядю своего пошел…» – говорили родители. Несколько это успокаивало, поскольку дядя Василий мой был человеком замечательным, веселым, эрудированным. И все же я комплексовал. Ну уж очень-очень хотел быстрее вырасти.

     Прибегая в деревню, я жалился бабушке на свое «пигмейство», и она успокаивала меня: «Вырастешь еще, милок… Какие твои годы». Однако содействовала мне. Баба Феня старалась вытянуть меня до уморы. «Камень на твоей головушке», –  говаривала она. У нее были свои старинные методы «скорого роста»: заставляла меня есть свежую капусту и морковь, подолгу висеть под навесами и сушилом, бегать босиком по утренней росе, привязывала мои ноги лыком к колу, вбитому в землю и заставляла тянуться руками за траву… 

     А еще она опрастывала чугунный чайник-умывальник с двумя носиками, наливала в него парное молоко, подвешивала этот двуносик между печкой и косяком. Я вставал на край маленькой скамеечки (она доила на ней корову), привставал на цыпочки, скрещивал руки за спину и пил большими глотками это парное молоко. По мнению бабы, это известное средство от икоты также способствовало и быстрому росту. Враки! Как только я вспоминал то сцеженное материнское молоко для младшего братика (его отучивали от груди, а меня заставляли пить, чтобы, видишь ли, не пропадало), меня начинало тошнить, мутило, и я терял равновесие. Падая, я цеплялся за занавесочку у печки и… Надо сказать, за печкой всегда был теленок. Он был забавный и смешной. Постоянно просил пить. На его лбу вихрилась беленькая звездочка, на ножках – как беленькие носочки, сам весь светло-коричневый. Когда его поили молоком, он бодался и проливал его. Хоть и забавный, но нассыт тут же, вот и вытирай за ним. Он был также, как и я, еще мал. В общем, теленок за печкой брыкал, что-то там опрокидывая, я падал в разлитое, посадив очередную шишку.

     – Ах ты, господи, и что тебе не стоялось, бедолага сердечный, – причитала бабушка, непонятно сетуя то ли на теленка, то ли на меня, – прости, Господи, – вздыхала она.

     И еще баба Феня мазала мои пятки какими-то мазями. Что-то шептала своим беззубым ртом и смахивала с моей макушки невидимый «камень»…  Природа  же настаивала на своем – от моркови ныли десны, от капусты болел живот, от росы я кашлял, забитый кол вылезал, трава рвалась.  «Камень» же оставался прочно лежать на моей башке. Мало того, я думаю, природа чем-то прочно привязала его к моим ушам. Чтоб уж… 

     Действительно, какой пацан не мечтал расти быстрее и выше? Расти я стал, причем очень даже заметно, когда после десятилетки уехал в «люди». Злополучный «камень» упал где-то между причалом и пароходом, на котором я уплывал из родного города. Моей, все еще вертлявой голове, полегчало. А бабушке Фене моей, конечно же, огромное спасибо, рост у меня чуть выше среднего.

 

     Вот совет мой «малоростикам» – не стоит комплексовать. Обязательно выиграешь в чем-то другом. Своими поступками и достойной жизнью можно вырасти в глазах людей. И люди должны быть разные – высокие и низкие, худые и толстые, кудрявые и прямоволосые, веселые и не очень. Разные. Плохих только не должно быть.

 

Натолич

 

О дяде Анатолии Тимофеевиче

 

…Он был правильным,

он был серьёзным…

 

     Детских воспоминаний о нем совсем нет. Дядя Толя уехал из Мурзихи на строительство Куйбышевской ГЭС одним из первых.

     Проживая и учась в Чистополе, я почти каждое лето приезжал в Комсомольск на каникулы к бабе Паше. И хотя это были уже старшие классы, я все-равно с превеликим удовольствием общался со всей моей многочисленной борисовской роднёй.

     Поселок понемногу перестраивался. Уличные забавы отходили. В маленькой комнатушке барака, разгороженной нехитрой занавеской, стало тесно. Все подросли, появились большие заботы. Взрослел и я. Старенькая баба Паша всё так же потчевала нас всяким варевом. И как она могла прокормить всех нас, лишь одному Богу известно. В тот период я большую часть времени проводил на Шлюзовом, у канала. Там жил дядя Толя со своей женой и двумя маленькими детьми. Я забавлялся с ними на правах старшего.

     Дядя Толя был серьезным. И вел со мной настоящие взрослые правильные разговоры. Он интересовался моим настроением, взглядами на жизнь, отношением к людям и вещам. Расспрашивал о моих планах и интересах. Планов у меня, естественно, было громадьё. Я ёжился от его серьезного тона. Вот парадокс − хотелось оттянуть взрослость и самостоятельность, хотя сам же того и желал. Дядя настраивал меня на ответственность принятых решений. Во мне же была неуверенность в выборе профессии, да и вообще, кем быть. 

     Я соглашался с его доводами, а сам метался в хотениях. Мне хотелось быть и строителем, как все мои дядья, и футболистом тоже… Мне хотелось по морям и дальним странам, но и хоккеистом тоже… Я мечтал о спортивной карьере, но и художником или скульптором хотелось тоже… Мне хотелось повидать айсберги и пальмы, но и уметь сваривать металл тоже… И строителем я стал именно благодаря  дяде Толе.

     − Что ты всё со своей работой торопишься, еще ой как наработаешься, − нравоучал меня дядя, – и надо непременно учиться. Мы все тебе тут поможем.

     А учиться после десятилетки мне уж ну никак не хотелось. Хотелось независимости и самостоятельности. Самоутвердиться можно было только при личном заработке (в этом я был непоколебим).      На обоюдном и порешили – буду учиться на  «вечернем» или «заочном». Перечить дяде мне было стыдно. Походил для видимости на какие-то курсы. Надоело. Стройка захватывала меня. Созидать и только сейчас!

     После Армии я действительно поступил на отделение ПГС. Но никому из родных не сообщил, дабы не хлопотали за меня при известном блате. Да и чтоб в последующем не стыдиться перед ними. Признаться, где бы я ни учился, то всегда с такой неохотой. 

Надолго меня не хватило. Потом длительно готовился в спортивный институт, даже и позднее, работая уже на КамАЗе. Как оказалось позднее, я и без института многим дал фору своей работоспособностью. И не только на производстве, но и на спортивных мероприятиях. Мне было жаль своего и чужого времени, которого в жизни нам так мало отпущено.

     А строительство я своё начал с элементарной геодезической рейки. Причем на участке, где тогда прорабом работал мой дядя Толя.

      –  Напрасно ты бросаешь учёбу, – продолжал он корить меня за нерадивость. Он не верил в  природную одарённость и способность без обучения и специального познания. 

     Династии в то время были в почете. Отец сам весь партийный видел во мне партийного организатора. Мне же хотелось «объять необъятное». Тогда, после завершения школы, с окончательным переездом моим в город Тольятти, решила вопрос моя тетя Анна Тимофеевна. В чем я ей очень признателен. Это она убедила отца отпустить меня «в люди». И именно тётя и мои замечательные дядья в дальнейшем «лепили» из меня «нормального» человека. В «людях», позднее, освоил я массу профессий – около тридцати! Успел повидать и белые льды в Арктике, и черных  людей в Африке. Не побоюсь сказать – монтировал ВАЗ и КАМАЗ. Сваривал и металл. Рисовал и ваял,  так сказать. Поработал и организатором и пионерии, и комсомола. Готовил и достойных армейцев. И спортсменом был неплохим. 

     Но профессией строителя, монтажника-верхолаза я горжусь больше всего. Горжусь и моим дядей Толей, работавшим и бетонщиком, и сварщиком, и монтажником. В каждой своей специальности он был специалистом и «бугром». Именно такие люди и живут правильно, и строят куда правильней и надежней. Эти люди требовательны и к себе, и к другим, и к делу. Для них нет мелочей, для них важно всё! Ему не хватало каждодневных суток. Он торопился жить. Но торопился обстоятельно. На любом месте, где бы ни работал мой дядя, все – от разнорабочего до высокого начальства, почтительно и уважительно обращались к нему – Натолич! И, знаете, хоть и был он чуть выше среднего роста  и весь такой корпусной, походкой был лёгок и всегда казался выше себя.

     …Последний раз я видел дядю Толю, когда он приезжал навестить нас в Набережные Челны. Он был такой же строго-серьезный, статно-прямой, энергичный и уверенный в себе. Весь в убедительных доводах. Убежденный в правильности жизни. Он и запомнился мне правильным дядей…

У него и жена Валентина тоже правильная. Мне она помнится ещё и снисходительно мягкой и добродушной.

     − В молодости может, конечно, быть всякое, – наставлял он, – но, повзрослев, к жизни и к делу надо относиться серьёзно, – как бы подытоживал мой дядя.  

Хорошими людьми не рождаются, ими становятся, ими умирают…

 

     …Трудно, конечно, жить по правилам. Но правильно жить надо. Надо стремиться к этому Правильному. И этому меня научил серьезный и требовательный Анатолий Тимофеевич.

 

Счастливая волна

 

«…То крылом волны касаясь,

то стрелой взмывая к тучам.

Над седой равниной моря

гордо реет буревестник…»

«Песнь о буревестнике» М. Горький

 

     …Несмотря на штормовое предупреждение по рации, команда не «упаковалась». Небольшой рыболовецкий тральщик заболтало при четырех баллах. Рыба «шла», и капитан решил потралить дольше положенного. Пока выбирали трал и сортировали рыбу, волна поднялась выше фольшборта (часть борта выше палубы). Шторм разыгрался, а работу завершить было просто  необходимо. 

     Паники на судне нет, поскольку все уже отлажено. Каждый из команды, от матроса до старпома, знает свои обязанности при шторме. Все делается быстро и без суеты. Все лишнее с палубы убирается. Все необходимое – крепится. Крепится надежно. Шторм может перерасти и в больший. Вахтенным по местам, остальные по кубрикам и каютам. Хлопотно и на камбузе. Котлы вот-вот готовы выплеснуть содержимое. Кок с помощником в запарке. На мостике в рубке рулевой весь во внимании. Судно носом на волну, только на волну. Трудно удержаться на курсе. Чуть зазеваешься, волна тут же шибанет в скулу судна жутким ударом. Корпус аж задрожит-завибрирует. Миллионы брызг срываются с гребня волны, и все окачивается водой до верха мачты. Стоит неимоверный шум и грохот. И все же есть в силище ветра и волны какое-то величие! 

     …Свой первый шторм Сашок помнит по «морской болезни». Это произошло в первом же рейсе. Как только вышли из залива в Баренцево море, так началась «болтанка». Судно то валится с боку на бок, то клюет носом в водяную ямину, задирая корму. Мотает, как на аттракционе в городском парке. Этакий тренажер… Бывалые моряки посоветовали поесть соленых огурцов. По старой традиции на палубе возле рубки всегда стоит бочка с солониной. Но все равно «вытравило»… В кубрике духота. Неприбранные вещи волокет из угла в угол, но тебе уже не до порядка. Вообще-то, все стараются прибрать в кубриках по рундукам*.

     Сашку мутило. Удивляло, как это бывалые преспокойно спят. Иные натурально дрыхнут, убаюканные болтанкой. Кому как… Лежать невозможно – подкатывает к горлу, как после перепитого «Агдама» или «Солнцедара» (было одно время такое скверное вино в советский период). Терпишь, сколько можешь. И стыдно тебе и позорно… Некоторые моряки относятся с пониманием, а некоторые ржут над тобой, потешаются. Хотя и сами когда-то прошли через это. Сашка крепился. Назло всем не хотел показывать слабость. Никто не инструктировал перед рейсом, как надо вести себя при качке. Видимо, потому как каждый по-разному переносит эту «морскую болезнь».

     Бортовая качка сносна. Переваливает, перекатывает с боку на бок. Впрочем, кому как. Мозги в твоей башке перекатываются от уха до уха… И ты круглой баклашкой перекатываешься по кровати. А если и не лежится, то ты мотаешься и маешься одновременно подобно дауну − весь в слюне, с отвислой губой и потухшими рачьими глазами (прости Господи за сравнение). 

     Килевая же качка куда как сильнее и непереносимее. Как задерет нос судна – и то ли небо в звездочках, то ли эти звездочки в твоей отуманенной голове. Как ухнет, проваливаясь, в ямину – все твое нутро подкатывает к горлу и звенит не в ушах, а где-то в затылке. А как поднимется судно на трехэтажной волне – упадет вся твоя подбрюшина куда-то в пах… И замрет все твое мужское достоинство, щекоча седалище. Засверебит все под копчиком, как на гиганских качелях. И непонятно тебе, чего хочется – то ли есть, то ли спать, то ли ср….ь. И не хохочется, и не ревется. И думы твои лишь о том, как все это перетерпеть и перенести. И посрамиться перед ребятами не хочется, но и удержу нет твоим смещенным кишкам… В голове опять звон и тупость. Виски ломит. И даже нет сил Господа призвать на помощь. Ты весь просто никакой. Там, на земле, если ты с хорошего «бодуна» – это ничто, это тьфу и тьфу, по сравнению с этим. На земле можно позволить себе и «сачкануть». Здесь же надо пахать и пахать и ой как славно потрудиться после всего перенесенного. Думаю, вот тут-то душа человека-моряка и закаляется. И вот когда все уляжется – и волна и ветер, и ты весь сам уляжешься, такая в тебе блажь и просветление!  

     Иные, так и не привыкнув, списываются на берег, поскольку «травят» денно и нощно. Или «диареют», не слезая с гальюна… Другие бредуном маются.  А кто и палубу кубрика размажет блевотиной в бессилии. Ну не справляется ни организм, ни душа. А есть и никак не реагирующие на эту «морскую болезнь», они несут себе вахту преспокойненько. 

     Большинству же через болезнь эту надо пройти. Также как через неписанные флотские законы. Тебе и «вводные» подкинут: то за напильником пошлют для брашпиля, то боцману доложить, который в шпигате* бреется… Если сориентируешься – свой, недокумекаешь – замыкают. Помогут, конечно, но и непременут подначить. Так уж на флоте заведено.  

     – Ты не мельтеши, а лучше посиди вон под навесом полубака, – добродушно посоветовал тралмейстер Никитич, –  и не хватай воздух ртом-то.

     Судовой тралмейстер Алексей Никитич всю жизнь посвятил морю. Этакий кряж с пудовыми кулаками. Его «сосисочные» пальцы проворно чинили порванный трал. Выцветшие глаза «морского волка» совсем были не суровы. На плоском и обветренном лице обозначились сотни морщин. Разговаривал он улыбчиво и с кхеканием, вечно простуженным сиплым голосом. Видимо, поэтому команды свои он сопровождал жестами. В уголках губ была заметна пенная слюнявость – должно быть от трубки, которую он постоянно сосал. Пожалуй, он и спал вместе с ней. 

     Внимая словам маремана*, Сашок сидел, скрючившись среди снастей, стараясь дышать носом и поспокойнее. Иногда он вздрагивал от ботанья волны о борт. Долетавшие брызги мелкими колючками чертили по его лицу. Он и не уворачивался. Только вглядывался в шторм, надеясь увидеть буревестника, гордо реющего над седой равниной моря…

     Еще он курить не мог от противности более недели (самое время было бросить). Да ноги плохо слушались, видимо, от необычной нагрузки на определенные группы мышц (футбольная мотивация). Но, оклемавшись, на аппетит не жаловался. Видимо поэтому, именно ему чаще других выпадало сгонять на камбуз за жратвой.  Да и помоложе других он был в команде. 

     Один такой эпизод стоит того, чтобы рассказать о нем, и, поверьте, без преукрашений. 

     …Перебег на камбуз*, который находится на юте, был связан с определенным риском. Во время шторма, разумеется. Ну и конечно, категорически запрещался капитаном. Кубрики матросов находятся под полубаком (в носовой части). Пробежать-то на камбуз вроде ничего – около пятнадцати метров. Однако тут прыть нужна. Один – на изготовке, другой – на подстраховке с длинным шкертом. Только дождешься, когда огромная волна перехлестнет среднюю часть палубы, и, что есть прыти, бежишь до лебедки, чтобы успеть ухватиться за что-нибудь. Не успеешь – следующая волна, перекатываясь, подкосит тебе ноги и швырнет либо об фальшборт, либо, еще хуже, выбросит за борт, как щепочку, несмотря на твои девяносто килограмм (вместе с экипировкой). И навряд ли спасет привязанный к тебе шкерт* и штормовые леера*. К чему рисковать? Ведь голод не тетка, так сказать. На штормовое время завсегда сухой паек имеется. Ну, умнешь галеты всухомятку, ну, вскроешь консервы – так ненадолго заморишь червячка-то. А на камбузе сварганить горячее для кока – свято. И не важно, шторм или штиль, жара ли с духотой или колотун несусветный. Ну, бывали случаи – опрокинется полкотла – пайку урежут именно матросу…

     …Порывы ветра свистели и гудели в оснастке судна. Небо было… Нет, неба не было. Стояла сплошная завеса от дождя и брызг. Скрип такелажа и сношенных трапиков. Незакрепленный угол парусины трепало с хлопками. Судно, кренясь, гудело. Волны бабахали о борт почти с равным промежутком. Плохо закрепленная рында сиротливо блямкала. Все это было одним сплошным шумом. Голоса своего не слышно…

     Вот волна схлынула, палуба выровнялась, и Сашок рванул из-под полубака ближе к левому борту. Прослабленный шкерт предательски зацепился за правый сапог. Чертыхнувшись, он растянулся по мокрой палубе. Контейнер для горячего, вылетев из рук, описал дугу и скрылся за бортом. «…Все бывает очень быстро, ты и пукнуть не успеешь…» – мелькнула в голове прибаутка тралмейстера. В груди все замерло. «Все, не успею…» – обреченно сквозанула первая мысль. Темная пучина навалилась на глаза. Страх. Да, именно страх мигом завладел его сознанием и сковал все тело. Забылось все, чему учили. Он судорожно пытался встать на четвереньки. Сзади что-то заорали, но слова уносило ревущим ветром.

     Страховочный шкерт натянулся. Судно накренилось вправо. Волна стеной вздыбилась за бортом. Он перекатился и раскинул руки. Проклятый шкерт опутал ноги. До валика трюма было чуть больше метра, но, нет, не дотянуться. Из темноты полубака что-то опять прокричали… Панически цепляясь за палубу ногтями,      Сашок помянул Господа. При этом успел отметить: «На Бога надейся, да сам не плошай…» Отгоняя оптимизмом противный страх, он вспомнил и понял, что надо делать в борьбе за выживание. Надо выждать.      «…Выждать, когда палуба зависнет посередине. Вскочишь на подъеме – ноги сами подогнутся, и вожмет тебя к палубе всем телом. Хорошо, если лбом не звезданешься… Если вскочишь на яме – палуба уйдет из-под ног и хряснешься на задницу. Опять же затылок береги…» – промелькнули спокойные и рассудительные слова опытного тралмейстера.  

     Сашка выбрал второе. Живучесть все же в нем была. Прикинул – если и понесет, то к камбузу и по пути можно будет за лебедку ухватиться.  Меж лебедкой и рубкой есть пространство – вот там можно и переждать вторую волну. Судно накренилось влево, и он перекатился опять влево, освободив петлю на сапоге. Палуба зависла. Сашка чуть запоздало вскочил и рванулся к боковой двери на рубке. Но, то ли от рывка, то ли по другой причине, карабин неожиданно на его поясе расстегнулся, и страховка отлетела в сторону… Мгновенно противный озноб опоясал все тело. Засосало под ложечкой,  уши прижало к затылку, мокрые волосы вздыбились… Уходили драгоценные секунды. Воздуха! Воздуха не хватало… Еще усилие – и он миновал лебедку. Он не добежал двух метров до двери. Ют судна задрался, ноги подкосились, и палуба больно ударила по коленям. Сашок не успел ни о чем подумать. Его чудовищно вжало в палубу, не давая что-либо предпринять. И когда нос судна приподняло, зашедшая сзади-справа волна ударила в спину. Поток воды поволок его мимо боковой двери к задней двери камбуза (в порту через нее принимают продукты). Он попытался ухватиться за драерный рычаг боковой двери, как за спасительную соломинку, но рука соскользнула.  

     « …Сгруппируйся, сожмись в комок – ноги к животу, голову обхватить руками, зубы сжать, когда потащит. Глаза не жмурь никогда. Видеть надо и угрозу, и спасение. С поломанными руками и ногами ты беспомощен…» – вновь донеслись спокойные наставления старого тралмейстера….

     …Воздуха не хватало до звона в ушах. Беспомощным комком Сашку тащило потоком воды. С этой водяной силищей бесполезно бороться. Уповать надо лишь на удачу, посланную свыше. И Господь миловал… По ходу больно ударило плечом о край кнехта*. Во время удара Сашку развернуло, и он вытянулся в струнку.  К его везенью, он ногами вышиб дверь на камбуз… Часть волны приняла на себя переборка, часть – отхлынула за борт. Ну, а все остальное вместе с ним разлилось по камбузу.  Могло быть и хуже. Могло… (бывали на промысле и печальные случаи).

     Чернявый кок (азербайджанец, кажется) «за-ва-ахал» прединфарктно. И возмущенно вопрошал:

     – Ты что сэбэ па-азваляешь, слюшай… Здэс нэ ходят, паслюшай… 

     Счастливый и мокрый, Сашок лихорадочно принялся отжимать воду на камбузе, твердя:

     – Ты это, Малхаз, ты капитану и старпому не брякай… ладно. Так получилось… Я это тут все приберу.

     – Карашо, карашо, – смягчился кок, но все же пригрозил ему борщ морской водой разбавить. Но это так, для порядка. Кок помнил шустрость и добросовестность морячка при чистке картошки и драйке пайол*.

     Чуть позднее, когда заметно поутихло, боцман сам доставил горячее матросам под полубак, сноровисто и без приключений. А Сашок подсыхал в кают-компании*, отходя от шока. Господь действительно миловал его, должно быть, благодаря бабушкиным молитвам. Его ведь могло размазать о переборку. Могло и запросто выкинуть за борт. Потом были шторма куда посильнее этого, но «героики» Сашка уже не позволял себе. А вот упомянутый  добрым словом тралмейстер в одном из небольших штормов в его бытности случайно побывал за бортом. Его, ухватившегося за ячейки трала, волна закинула обратно! Он сам  об этом доверительно рассказал,  кхекая, в одной из бесед. Как бы там не случилось, но сам факт – человек за бортом – это стресс. И дай Бог его не испытать никому!

     …Чаек, бакланов и глупышей Сашок повидал разных, но буревестников, к его великому сожалению, так и не углядел. А в непогоду равнина моря действительно какая-то седая. Правы  и поэты,  и писатели.  И еще о шторме. О нем можно порасписать, конечно. Это зрелище. Волны до небес! И страх, и восхищение! Огромная взволнованная масса океанской воды! С каким-то остервенением волны бьют о борт,  и следом мощный каскад брызг обдает почти все судно. Ветрищу не за что зацепиться. Отсюда и непомерные порывы. Холодный ветер пронизывает до костей. 

     Океан! Пучина! Вот где действительно ревет и стонет! «Шо там Днипр»… Какая-то жуть охватывает тебя, и осознаешь ты свою ничтожность и мизерность… Ты козявка, ты букашка по сравнению с могуществом стихии. Грохот, невообразимый шум. Сотрясание судна отдается и в тебе неудержной вибрацией. Бывает, что у некоторых молодых матросов не выдерживает психика... Здесь и влияние магнитных бурь, кому-то давление не по нутру. Тут и шизануться запросто можно… В ком-то дух крепнет, а у кого-то  улетучивается, и уж извините, от кого-то дух этот стоит… И такое бывает. Кажется, воздух весь сотрясается. И небеса разверзлись! Ад кромешный… (истинное сравнение). Рука сама осеняет тебя крестообразно. И согласен ты – нет ничего более сильного, чем вера во Всемогущего! Господи! 

     А как позднее ты возвышаешься – когда осилишь и покоришь! И это стоит испытать. Стоит!!! Уж вы мне поверьте. А вот лукавить не стоит. И Бога ты помянешь вскользь, ибо основное ты припишешь себе – вот, смог сам все одолеть! Своей верой. 

     …Та волна, что накрыла Сашку, не была шальной. И та, что закинула добродушного тралмейстера обратно, тоже была необычной. Она была счастливой. И пусть не совсем ко времени и не совсем по теме – желаю и вам всем Счастливой волны, да и погоды не штормовой. И, уж конечно, убереги вас Бог оказаться за бортом. И даже это не страшно. Куда страшнее остаться за бортом жизни… А вера в себя – это тоже и сильно, и немаловажно. 

 

     И молитва. Молитва за дальних и близких…

 

СЛОВО ОБ АВТОРЕ

     Александр Ионов – человек открытый, доброжелательный и творчески одаренный!

     Кладезь выдумок у этого мастера неисчерпаем, его работы поистине уникальны, способны поразить наше с вами воображение. Коряги, сухие ветки по мановению ловких рук превращаются в изящные произведения искусства, которые могут удачно дополнить дизайн любой квартиры. Он сам их подразделяет на три вида: настенные, настольные, функциональные.

     За основным материалом достаточно сходить в ближайший лес, природа щедра, а уж довести до логического завершения ее дары – дело рук мастера. Всего им выполнено около семисот работ, каждая из них для Александра Николаевича дорога по-своему. На заказ он сделал всего две-три вещицы, хотя аналогичные просьбы поступают нередко. Любое занятие, по словам Александра Ионова, помогает избавиться от грустных мыслей, на время позабыть о болезни, отрешиться от будничной суеты. А поделки охотно дарит своим друзьям. Он не причисляет себя к творческим людям, но те, кому хоть раз довелось увидеть его красивые работы, так не думают.

     В 2008г. Александр Николаевич успешно принял участие в международном конкурсе «Филантроп», отмечен в номинациях «Изобразительное искусство» и «Авторская проза». Литературное творчество – еще одно серьезное его увлечение. Большинство его рассказов с позитивным содержанием, светлые, душевные, есть в них и ностальгические нотки, некоторые опубликованы в печатных изданиях. В настоящее время работает над небольшой повестью о своих родственниках, а вообще он всегда мечтал написать мемуары. По его твердому убеждению, каждый человек обязан знать свои истоки, изучить генеалогические корни. Несколько его произведений переведено и на татарский язык.

     Занимается Александр Ионов также фотоколлажем, причем без использования компьютерных технологий. Все им оформляется вручную. Классно!

     – Действительно, он талантлив, владеет разными гранями дарования. К тому же это очень отзывчивый, чуткий, добрый человек, - рассказывает председатель городского общества инвалидов Валентина Хуснутдинова. – Он никогда не отказывает в помощи, с ним легко работать, на таких можно с уверенностью положиться.

     Александр Николаевич входит с состав правления, где совместно решаются все вопросы, касающиеся различных направлений деятельности общества инвалидов: и литературного творчества, и участия в различных соревнованиях (а успехи спортсменов весомы!), и клубной работы. Будучи активным, мобильным, он приветствует, горячо поддерживает и в других эти качества.

     – Мне нравится, что инвалиды в большинстве своем неунывающие люди, - признается наш герой. – И здесь, при обществе, для них организованы клубы по интересам, кружки. Отрадно, что они находят занятие по душе. А это к тому же хорошая возможность выразить собственное «я». Оказывается, очень много талантливых и среди тех, кого принято считать людьми с ограниченными физическими возможностями. Не стоит замыкаться в себе, страдать комплексами, в кругу своих способности раскрываются в полную силу. Да, часть мы отмечаем и праздники, стараемся держаться вместе. Мне тоже приятно вносить свой вклад в создание общего веселья – организовываю игры, конкурсы, викторины. Нужно жить и радоваться вопреки всем невзгодам, недугам!

     И этот принцип становится девизом в жизни многих членов городского общества инвалидов!

 Г.Садыкова, редактор городской газеты

 «Чистопольские известия»

 

СЛОВО ОБ АВТОРЕ

      Я часто жалею, что не получил филологического образования. Ощущение того, что мне катастрофически не хватает специальных знаний в этой области, появилось тогда, когда я сам начал писать стихи, статьи, небольшие публикации. Я неплохо усвоил школьный курс русского языка, более или менее связно могу изложить свою мысль, не допустив при этом грамматических ошибок. Но для того, чтобы из моей писанины родился рассказ, этого явно недостаточно. Я читаю книги, сколько себя помню. До сих пор я не засыпаю, прежде, чем не прочту несколько страниц хорошей прозы. Смею надеяться, что смогу отличить настоящую литературу от суррогатной. 

     Однажды меня спросили: «Что труднее написать: хорошие стихи или хорошую прозу?» Я ответил, что это одинаково трудно. Но, поразмыслив, все же пришел к выводу, что написать хороший рассказ, повесть или роман значительно труднее, чем стихотворение. Поэтическое произведение предполагает соблюдение определенных требований к размеру строки, ритму, рифмам. Прозаик, избавленный от этих жестких требований, казалось бы, должен чувствовать себя более свободным, раскованным. Но это лишь на первый взгляд. Хороший рассказчик овладевает вниманием читателя уже с первых строк и не отпускает его до последней строки, последнего слова, заключительной точки. Именно к таким рассказчикам, на мой взгляд, относится Александр Николаевич Ионов. 

     С рассказами А.Н.Ионова я познакомился на литературном объединении «Ступени». Автор прочитал их сам. Его чтение изобиловало множеством отступлений и комментариев личного характера,  поэтому я не всегда мог следить за сюжетной линией рассказа, но уже тогда обратил внимание на стилистические особенности повествования. Несмотря на кажущиеся длинноты, его рассказ не казался утомительным, так как в нем, подобно солнечному зайчику, нет-нет, да и всплескивала ярко и весело краткая, но потрясающе яркая фраза. Я попросил автора дать мне электронный вариант его рассказов, чтобы самому, не торопясь, заново прочесть их с помощью компьютера, оснащенного речевой программой. Начал я с морских рассказов, и, как оказалось, не зря. Они написаны ярко и убедительно: читая их, так и представляешь комсомольца семидесятых, отправившегося в дальние странствия в поисках морской романтики. Но молодой человек не ослеплен романтикой, он наблюдателен, подмечает мельчайшие детали и мастерски нам о них рассказывает. Язык его не только остер, но и афористичен. Несколько коротких, рубленых фраз, и перед нами раскрывается объемная панорама событий. Мне и прежде доводилось читать описание морского шторма, но то, как это сделал автор «Морских рассказов», достойно особого внимания. Вы только вчитайтесь: «Небо было…Нет, неба не было». Для того, чтобы двумя короткими фразами нарисовать грозною всепобеждающую картину природной стихии, нужен истинный талант. Только человек, сам переживший эту стихию, мог с такой пронзительной откровенностью написать о своих ощущениях: «Мозги в твоей башке перекатываются от уха до уха… и ты круглой баклашкой перекатываешься по кровати. А если и не лежится, то ты мотаешься и маешься одновременно подобный дауну - весь в слюне, с отвислой губой и потухшими рачьими глазами». Но герой рассказа не падает духом, он закаляется в трудностях, с каждым днем делаясь сильнее. Поэтому следующая цитата не кажется излишне натуралистичной: «В ком-то дух крепнет, у кого-то дух  улетучивается, и уж извините, от кого-то дух этот стоит… И такое бывает». Герой рассказов, несмотря на молодость, делает вполне взрослые выводы, наблюдая за жизнью мареманов и их жен на берегу: Женскому  сердцу трудно без мужика.  А мужику – без женского тела…». 

     Особое место в творчестве А.Н.Ионова занимают рассказы, повествующие о его родственниках. Ему удалось создать очень интересную портретную галерею из простых советских людей, жизнь и судьбы которых нам, представителям поколения тех, кто взрослел в 70-х, хорошо знакомы, близки и дороги. Здесь и первые трудовые годы автора в Комсомольске-на-Волге (оказывается, именно так называли строители Куйбышевской ГЭС будущий город Тольятти), и воспоминания о Чистопольском детстве, которое для автора не всегда было светлым. Но говоря о самых горьких днях своей жизни, он умеет сохранить свет в душе. Его девизом становятся слова: «Если ты сделал добро людям – забудь,                                                            Если тебе сделали добро – помни!». Читая рассказы А.Н.Ионова, я часто ловил себя на мысли, что хорошо бы и мне научиться жить с таким мироощущением, не выпячивая своих мнимых достижений, а чаще прислушиваясь к своим ближним. Может, именно в эту минуту кто-то из них нуждается в помощи, и только я, именно я и никто другой, может ему помочь. 

     Рифкат Гардиев, член литературных объединений

«Ступени» и «Вдохновение», поэт, переводчик,

член республиканского Союза писателей 

 

СЛОВО ОБ АВТОРЕ 

     Первые рассказы Александра Николаевича Ионова я прочитала в газете «Без проблем». Они были написаны о близких с такой теплотой и благоговением, что было понятно – написавший не может быть грубым и злым человеком. Хотелось увидеть этого мужчину, познакомиться. Я вырезала из газеты рассказы и сложила в папку, чтобы они не потерялись. Когда на совещании литературного объединения состоялось мое знакомство с Александром Николаевичем, то я убедилась, что мое впечатление о нем по его рассказам оказалось верным. Создала же природа удивительного, доброго и талантливого человека! 

     Когда на заседаниях литературного объединения Александр Николаевич читал свои рассказы, то удивляло точно подмеченное состояние или описание тех или иных характеров и судеб, случаев и историй. Поражала искренность, эмоциональность и открытость, например, в рассказе о Владимире Высоцком. В этом рассказе выражена его впечатлительность.

     Александр Ионов тонко подмечает то, что другой человек даже не заметит. Его внимательность и скрупулезность  помогают ему в творчестве. Он правдив и не терпит напраслины и несправедливости. Он осторожен в высказываниях. Но порой удивительно точен в своих хлёстких афоризмах, перемежающихся юмором или сарказмом. Некая колкость направлена на то, чтоб человек мог понять свою ошибку или заблуждение. А опыта у него предостаточно. 

     Он разносторонен и широк в общении. Почитала его биографию и скажу – этот человек прожил минимум как «пять жизней». Поражает то, сколь много ему пришлось пережить  и  как много он успел сделать всего, несмотря на нездоровье. Он никогда не нравоучает, не навязывает своего мнения, высказывая простые истины. Ему присуща ирония и улыбчивость и в жизни, и в своих рассказах, которые надо суметь понять. Понять и увидеть за скрывающейся грустью жизнелюбие и радостность к жизни.

Хочется еще отметить его стремление помогать людям. Бескорыстно и быстро, без лишних разговоров, он решает проблемы тех, кому хуже, чем ему, где без него никуда.

А его потрясающая щедрость души! С какой радостью и любовью он преподносит подарки и не ждет ничего в ответ. 

     Просто так дарит, чтобы увидеть, как засветились потухшие глаза и появилась на губах улыбка. Много подарков он делает своими руками. Благодаря ему, в наших квартирах живут островки лета, леса, моря.

Талантливый человек талантлив во всем! Это точно. Все его творчество - светлое и красивое от души, для души.

 Елена Быкова, председатель городского

литературного объединения «Ступени»

 

СЛОВО ОБ АВТОРЕ

     … Я думаю, еще мальчишкой, Александр Николаевич мечтал написать книгу, грезил приключениями и странствиями. И вот он ее действительно написал. Только другого характера – книгу поэтических миниатюр. По всей вероятности, неутихающее желание писать было острейшей потребностью самовыражения. Требовалась какая-то арена, где бы он мог высказывать свои мысли, свое отношение к действительности. Богато одаренной натуре было тесновато в границах серой реальности. И Александр Николаевич их раздвинул – такой ареной стала литература. 

     Пробуя свои силы в новом качестве, он очень ответственен, взыскателен к себе и долгое время таил свои литературные опыты. Для литературной деятельности он основательно заряжен жизненными впечатлениями, а его творческое воображение кажется неисчерпаемым. На наших глазах сформировался интересный новеллист с четко выраженным индивидуальным почерком. Он тонко уловил одну из примет века повышенных скоростей – стремление к произведениям кратким по объему, но композиционно завершенным, отмеченным поэтической обобщенностью. 

     Где Александр Николаевич берет сюжеты для своих миниатюр? Все пережитое тонко чувствующей душой лирика преломляется через его индивидуальность, рождая образы, картины, эмоции.

     А теперь самый раз последовать рекомендации Гете, который говорил: если хотите понять поэта, отправляйтесь в его страну. Страна фантазии Александра Николаевича заселена добрыми волшебниками, необычными зверушками, своенравными девушками, художниками и мудрецами. В ее теплом климате хорошо живется чудакам, людям, далеким от практицизма. Но больше всего обитает здесь детей и влюбленных. Вот уж кому воистину привольно дышится в этом добром солнечном краю. В лучших его миниатюрах авторская идея изложена не впрямую, подается «не в лоб», а в расчете на читательское умение улавливать подтекст. Всем своим образным строем они обращены к тем, кто умеет видеть за деталями целую картину, слышать внутреннюю мелодию произведения.

     Иногда бытовые зарисовки оборачиваются социально-психологическими этюдами и дают сюжет для целой повести. Александр Николаевич не навязывает читателям своих мнений, лишь приглашает к совместным раздумьям над проблемами, облеченными в художественную форму.

     Условно все написанное им можно разбить тематически на следующие разделы: короткие рассказы на спортивные темы, географические зарисовки, лирические новеллы, сказки, небольшие эссе. Его бытовые зарисовки тоже малометражны и всегда со смешинками. По-моему, автор избрал такую форму, чтобы покруче замесить сюжет, интереснее рассказать о человеческой доброте, таланте, бескорыстии. Сила этих новелл состоит  в способности создавать настроение, и достигается это правдой чувств, искренностью повествования  и остроумием. Здесь живут большие чувства – боль, радость, надежда, сострадание, доверие, нежность и любовь. Кажется, что эти строки вылились прямо из сердца, минуя шлифовальный станок ума, но за легкостью письма скрыт огромный труд и богатый жизненный опыт. Это беглые типажные зарисовки, сила которых в острой наблюдательности и авторских оценках человека, по-доброму глядящего на мир.

Видяйкина Ольга,  

психолог, поэтесса, прозаик

 

СЛОВО ОБ АВТОРЕ

     Зоркий глаз, острая память, своеобразный язык – это то, что характерно для автора этого сборника. Александру дано умение найти лексические краски, чтобы точно и полно выразить свои мысли, ярко и образно буквально нарисовать то, о чем он нам говорит.

     Что бы я отметила, познакомившись с этим сборником, - это разнообразие жанров, это нежное и теплое отношение к его героям – родным ему людям, способность к словотворчеству, искренность и честность перед читателем, даже порой некоторая наивность. Свой жизненный опыт, желание поделиться чувствами, переживаниями, радость за состоявшееся и горечь от несбывшегося он пытается передать своим собеседникам. Да, так бы я сказала о его читателях, потому что его творчество прозаическое и поэтическое в первую очередь разговор, открытый, душевный, требующий обоюдоуважения.

Еще бы я отметила умение найти емкую цитату, предваряющую текст или использованную в повествовании, что говорит об умении ориентироваться в «мире мудрых мыслей», а это помогает еще более емко и точно раскрыть затронутую тему.

     Хочется отметить рассказ «Колокольчики души». Очень яркая работа, здесь он использует характерные для него приемы: эпиграф, повторения слов, начала и конца, обширную лексику, обращение к истории, к истокам вопроса и т.д.

     Конечно, творчество – это родник, который неиссякаем, и то, что мы узнали – малая толика того, чем автор хотел бы с нами поделиться. Но главное понятно: люди должны быть добрее и чище, мир – справедливее, жизнь – богаче и ярче. Этим пронизана каждая строка автора. Успехов тебе, Александр!

 

У нас одна с тобою кровь. 

Роднее человека нет!

Спасибо, брат. Спасибо, брат.

За дружбу и любовь.

Живи и здравствуй много лет!

Любовь Николаевна Зайцева, 

Бывший ответственный редактор

 городской газеты. Сестра.

 

 


Комментарии к статье:

Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем

Создать аккаунт

Комментарии пациентов

    За последние шесть месяцев многое пережила. Ушел муж. Дочь уехала на практику в Америку и не вернулась. Всё скопилось. И у меня сильно разболелась голова, сдали нервы. Поднялось давление, пропал сон и аппетит. Пришлось обратиться к доктору. Сама уже с собой не совладала. И вот первый сеанс. Боль в голове утихла. На следующий день я смогла сварить суп. Появилось настроение что – то делать. Сеанс 2 – 3…И с каждым разом мне становилось легче. Я стала спать спокойно. Могла себя сдерживать, контролировать свои поступки. Головная боль прошла, давление нормализовалось. Я стала веселой. Могу шутить и улыбаться. От лечения доктора я получила только положительный заряд!